Швейцария. Статьи

По следам Ницше

"Я постоянно повторяю: Верхний Энгадин -- самое прекрасное место на свете. Я не так просто говорю о 'счастье', но думаю, я почти счастлив здесь", -- писал осторожный Томас Манн в июле 1950 года.

Спустя полвека с лишним я добирался в долину Энгадин через Цюрих. Самолет прилетел вечером, когда поезда в Санкт-Мориц уже не ходили. Триста километров пришлось ехать на машине, и доступными глазу оказывались фонари и огни домов, звезды над головой да выхваченные фарами деревья. Зато обратная дорога в Цюрих на знаменитом Glacier-Express с панорамными окнами вернула тот восторг, что испытываешь лишь перед океаном да в горах. Все сверкало и сияло на солнце, а внизу, под мостами и насыпями, изумрудилась вода в речках, озерах и похожих на бассейны водохранилищах, столь часто окружающих бесчисленные электроподстанции в горах.

Долина Энгадин находится неподалеку от итальянской границы. Местным языком считается ретророманский, но разговаривают на нем сегодня единицы. В ходу немецкий и итальянский (из Апеннин приезжает большая часть сезонных сотрудников в местные отели). Итальянскую фамилию носит и самый знаменитый художник долины -- Джованни Сегантини (1858-1899). Он был открыт всем веяниям эпохи, от символизма до дивизионизма (было такое стремление разложить свет на его спектральные части). Музей Сегантини стоит на склоне горы. Это характерный для 1900-х годов дом с куполом, построенный по проекту художника уже после его смерти (собственно, так должен был выглядеть его павильон на Парижской выставке 1900 года, но не случилось). В зале под куполом всего три картины (знаменитый цикл "Альпы"), а внизу постоянная коллекция либо выставка.

В каком-то смысле все осталось здесь неизменным за прошедший век -- и люди, и пейзажи... Если идти от домика Сегантини по склону вниз, то попадаешь к музею Энгадин, типа наших этнографических собраний, только интерьеры здесь не воссозданы по частям, а перенесены целиком. Причем есть и относительно свежие, вроде кухни XVI века, и совсем старые, как зала XIII столетия. На всем стоит дата -- и на шкафах, и на посуде, и чуть ли не на ночных горшках: так заботились о потомках, чтобы те помнили про связь времен. Попалась мне и кровать, очень узкая (чем ближе, тем теплее, объяснил смотритель), с нарисованным скелетом над нею. Лежишь себе и анатомию изучаешь. Хорошо хоть, что не по соседу.

Если оказаться в музее раньше других, то приходится проявлять настойчивость на грани настырности: не все двери в залах уже открыты, и потому надо механически поворачивать все ручки: вдруг что еще доступно? Иначе ведешь себя в легендарном отеле Санкт-Морица Badrutt's Palace, где все, что нужно, открывают швейцары, а что не нужно -- так уж держи себя в руках. Коллекция отеля может считаться вполне музейной -- точнее, это коллекция семейства Бадруттов, владеющих "Паласом". Бесчисленные средневековые скульптуры, сцены из жизни святых и фрагменты церковного убранства (говорят даже, что "Мадонна" -- оригинал, а не копия Рафаэля, но это навряд ли) украшают местные гостиные и бары, которые помнят Мерилин Монро и Чаплина, Грету Гарбо и барона Тиссена, Ницше и Юла Бриннера. Любила Badrutt's и русская знать -- Юсуповы, Трубецкие, Долгоруковы. Но и сегодня русские составляют десятую часть клиентов -- правда, отчего-то они редко попадались мне в коридорах. Видимо, плескались в бассейне или пропадали в спа Даниэлы Штайнер, разместившемся в нижнем этаже. А может, и кружили в вертолете в горах. Я тоже сел в скромную по виду птицу, чтобы подняться к Питц-Палю -- горе, вошедшей в историю кино. В 1929-м кинорежиссер Георг Пабст запечатлел альпинистские страсти вокруг горы и буйство ветров и снега в ленте "Белый ад Питц-Палю" с очаровательной в ту пору Лени Рифеншталь, а теперь вот за четверть часа сюда поднимаешься, не ободрав пальцев. И вид на розовом закате...

Неподалеку от Санкт-Морица -- самая знаменитая деревня Энгадин Силс-Мария. Когда-то в ней перебывали все европейские интеллектуалы, от Германа Гессе до Жана Кокто. Не только потому, что в Силсе много лет работал Ницше -- просто деревня симпатичная и окрестности хороши. Но сегодня именно домик Ницше привлекает сюда туристов в первую очередь. В книжной лавке при музейчике можно углубиться в тексты философа (на трех языках), а при желании и снять одну из двух комнаток для работы. Минимум на неделю, удобства на этаже, обстановка спартанская -- чем не повод написать "Веселую науку"? Или проникнуться истинным положением вещей в мире: "Требование взаимности не есть требование любви, но тщеславия и чувственности".

Но мне вдруг взгрустнулось в сумерках перед домиком Ницше. Снег еще лежал перед белыми стенами, и в стороне торчала метла. Надо же, думал я, направляясь от дверей куда-то вверх по тропинке, насколько места подобны отношениям. Только кажется, что сейчас будешь счастлив, как уже пора расставаться! И никто не подарит тебе лишней минуты, дня или года. Или надо все же настаивать на своих желаниях, отбирая у работы право на свидание и минуту неги, проводя время с кем хочется, а не с кем надо. Там, где сумерки сливаются со стеною дома. Где еще из-под надвинутой шляпы прохожего мелькнут такие знакомые обвислые усы?

Окрестности -- едва ли не самое интересное во всех поездках, они расширяют горизонт и дарят лишней свободой. В Цуоце (полчаса от отеля) меня не столько дивные фасады поразили, сколько тюрьма XVI века. Осужденные ждали здесь по полгода епископа, который с шествием регулярно проходил через Цуоц, а заодно и судил виновных. Их держали по шесть человек в подвале три на три метра, без света, среди крыс и пауков. Получив ключ от тюрьмы в местном турбюро, я тоже полез вниз. И чуть не застрял на лестнице из-за карманов куртки, набитых всякими проспектами, фотоаппаратами и прочим хламом путешествующего.

Когда в 1864 году в Санкт-Мориц прибыли первые четыре туриста (как обычно, ими оказались англичане), у них явно с собой было всего меньше, да и в деревеньке жило чуть более 250 человек. Сейчас -- около пяти тысяч, и еще столько же гостей приезжают сюда ежегодно. От монакской принцессы до короля Швеции -- все находят здесь приют. Комфорт и впрямь соответствует качеству ("Палас" -- одно из самых дорогих мест в Европе), а ресторан отеля развеял все мои сомнения в отельной кухне. Быть может, вид из окна лучше лишь в гастрономическом ресторане Mathis Corviglia на горнолыжной станции (говорят, здесь продают больше всего икры в мире, но я лишь на черные трюфели западал).

Для избранных гостей устраивают ужин в винном погребе Badrutt's, среди 550 видов вин и 60 с лишним тысяч бутылок (как обычно, самое дорогое вино -- приближающийся к 10 тысячам франков Lafite Rothschild 1900 года -- недавно откупорил русский). Среди мерцающих свеч и мотыльками порхающих официантов приятно пообщаться с сомелье, обаятельным французом Орельеном Бланом. Пару лет назад он стал лучшим молодым сомелье Франции, а сейчас готовится к европейскому конкурсу -- и именно из-за обильного выбора в Badrutt's приехал сюда из Дижона, где предпочитают все же родные французские вина. А в Санкт-Морице есть все, от чилийских до новозеландских.

Обычный же зал ресторана Badrutt's Palace, скромно называемый Le Restaurant, поскольку отмечен многими кулинарными гидами, единственный на моей памяти отельный ресторан в мире, где показывают оперы. Причем в неплохом исполнении. Так, в июне здесь прозвучит моцартовская "Мнимая садовница". Но лучшие оперы, конечно же, в самом Цюрихе. Куда мне и было пора. Карамзин называл его "Цирих"

"С отменным удовольствием подъезжал я к Цириху, -- пишет автор 'Писем русского путешественника', -- с отменным удовольствием смотрел на его приятное местоположение, на ясное небо, на веселые окрестности, на светлое, зеркальное озеро, и на красные его берега..." Сегодня-то берега застроены -- и неподалеку от того места, где жил Карамзин, стоит роскошный отель Baur au Lac. В историю музыки он вошел тем, что с 16-го по 19 февраля 1853 года Вагнер полностью исполнил здесь фортепианную транскрипцию "Кольца нибелунгов", причем сам играл, напевал, а то и переходил на прозу (сейчас Baur au Lac знаменит дружбой с цюрихской оперой, совместно с которой устраивает оперные балы). Только что парижское издательство Flammarion выпустило биографию отеля на немецком, французском и английском (как только мне книгу пришлют, расскажу о ней отдельно). Но попал я сюда скорее случайно: Baur au Lac, вместе с санкт-морицевским Palace, предлагает гостям единый пакет, позволяющий неплохо сэкономить: пять дней -- в горах, уикенд -- в Цюрихе. Иначе как протиснуться в ряды постоянных клиентов, что останавливаются здесь из поколения в поколение? Портье их даже по голосам узнают, когда те звонят заказать номер. А таковых две трети от гостей.

Разрабатывая собственный голос для будущих звонков консьержу, я посвятил пару дней музыке и музеям. Благо от Baur au Lac всюду близко: до музея Ритберга минут двадцать прогулки по берегу, до оперы -- десять, а до Tonhalle и вовсе пять. Концертный зал оказался в двух минутах от отельного ночного клуба, и выступают в его старинных стенах (с неказистым, надо сказать, современным фасадом) мировые звезды -- от дирижера Франса Брюггена до скрипачки Виктории Мулловой. Мне, правда, полюбился утренний концерт в воскресенье. Он начинается ровно без четверти одиннадцать, и касса закрывается минута в минуту: все ж таки Швейцария, где точны не только часы, но и люди. Зато как приятно под наливающееся солнце внимать Баху и Филду, Мартину и Моцарту! А потом можно пройтись по старому городу, зайти в дом литературы Strauhof на Аугустинергассе -- я посмотрел экспозицию о маркизе-издателе Фельтринелли (том самом, что "Живаго" опубликовал). А в Helmhaus, где выставка молодых художников Цюриха, я играл в настольный теннис и качался на качелях -- это тоже оказалось искусством. Вообще арт-жизнь в Цюрихе бьет ключом. В выставочные залы превращают и электростанции (Haus Konstruktiv с интересными современными экспозициями), и пивоварни. Причем в последней помещается не только Кунстхалле с Музеем современного искусства Migros, но и с десяток галерей и неплохой книжный магазинчик.

Многие воспринимают Цюрих как город деловых людей, но редко где еще встретишь в Европе такую концентрацию культуры на расстоянии буквально вытянутой руки. Почти всюду я ходил пешком. Лишь в ту пивоварню на Limmatstrasse, 270, ездил да коллекцию Бюрле тоже на трамвайчике навещал. От путей шел потом к Бюрле вверх, мимо домов и по мостику над электричкой, потом по проулку, пока не попал на сверхбуржуазную улицу, составленную из особняков и "феррари". И тут в одной из неприметных вилл обнаружил музей, полный Пикассо и Модильяни, Дюфи и Ренуара, Сезанна и Гойи. Одного только Ван Гога семь картин, а Гогена -- пять! Всю эту роскошь Эмиль Бюрле начал собирать до войны, став обладателем одной из самых эффектных коллекций. Открыта она лишь три дня в неделю, включая воскресенье.

Уже в трамвае я перечитывал Карамзина: "Я слыхал прежде, будто в Швейцарии жить дешево; теперь могу сказать, что это неправда, и что здесь все гораздо дороже, нежели в Германии: на прим. хлеб, мясо, дрова, платье, обувь и прочия необходимости. Причина сей дороговизны есть богатство Швейцаров". "Приятно, что богатства здесь не прячут -- ни материального, ни духовного", -- тщетно объяснял я контролеру, пытавшемуся выудить из меня трамвайный билет.

Все статьи о стране →